Так уже затрепали слово «дерьмово», что оно перестало передавать то, что должно было. А именно: весь мир, и человека в том числе, сдобрили хорошенько желудочным соком, разъедающей кислотой, под прессингом прогнали через двенадцать метров тугих сокращающихся труб, высосали всё полезное и оставили гниющую массу, годящуюся только для отравы или удобрения. Вот что значит «дерьмово». Абсолютно бесполезно, беспросветно, безнадёжно и безвольно. Всё это довольно точно характеризует нынешнее состояние Максима.  Очень хотелось бы сообщить уже его фамилию, но к тому времени Совет уже упразднил фамилии как способ идентификации. При создании семьи к ИИН обоих теперь прибавлялся ещё ряд цифр и букв. Не жене – код семьи мужа, и не мужу – код семьи жены, а обоим – абсолютно новый. Так решили проблемы путаницы с однофамильцами.

Две недели назад он пришел по адресу, который знал, но никогда раньше не посещал. Не хотелось марать воспоминание о друге образом безработного пьянчуги, которым Сашка никогда не смог бы стать – Максим не верил в это до тех пор, пока не увидел новость о драке в каком-то баре, где мелькнули имя, номер и весьма нелестное описание. Однажды кто-то обмолвился, что знает, где он живет, и Макс записал себе адрес, но так ни разу и не навестил.

Теперь же ситуация в корне изменилась, и пришлось пересмотреть многие свои решения.

Да, всем интернатовцам без очередей и задержек выдают квартиры, только вот оплачивать их обычно бывает довольно трудно: даже с дипломом таких сотрудников принимает не всякий работодатель. Шаблонная причина отказа – недостаточные навыки социализации. А тех, кого приняли, нередко отторгает коллектив: то людям детдомовец слишком настороженный, то чересчур угрожающий, то непонятно, зачем он вообще пришел и место занимает, раз государство итак ему пенсию пожизненную платит.

Центр Социальной Помощи называет это позитивной дискриминацией, но, видимо, любая дискриминация так или иначе проявляет себя негативно: люди не любят, когда кто-то за просто так получает то, что им приходится зарабатывать. И ладно еще инвалиды, им как-то прощается, потому что нечего спрашивать с калеки, но вот здоровым…

У иных неприятности начинались уже в университете из-за недоброжелательных профессоров или сокурсников, так что образование сироты всё чаще получали дистанционно, безо всякой практики. Проблема изгоев общества осталась проблемой, только стало как никогда очевидно, что заключается она отнюдь не в материальном недостатке. И она ломала даже более стойких, чем Александр.

А две недели назад, плохо соображая из-за градуса алкоголя в крови, он открыл дверь и подумал, что ему померещилось. Рыжую шевелюру Макса трудно было не узнать даже через шесть лет, однако мужчина засомневался, не навестила ли его белая горячка в обличье товарища? В весьма печальном обличье, надо признать: грязная, затёртая одежда на два, а то и три размера больше, чем нужно, осунувшееся лицо, а главное – дикий, полный застывшего в нём ужаса взгляд.

То, что он рассказал, заставило протрезветь, ощутить, что волосы на голове готовы встать дыбом, и забеспокоиться по поводу адекватности друга, несмотря на недоверие к этой безумной истории с инопланетянкой и запертыми в одном помещении кровожадными монстрами.

Но правдой это было или нет – прогнать Максима он не мог. Он помнил, какими глазами тот смотрел, когда Саша заступался за него, как внимательно слушал  всё, что мальчик из старшей группы вычитывал в книжках, как ходил едва ли не хвостиком и повторял с уважением: «Сашка, ты – человечище». А потом такая гордость накатила, когда этот малец сам стал заступаться за других…

«Я знаю, зачем жить», – подумал тогда Александр.

После таких хороших моментов не было. После всё пошло наперекосяк, и книжки не давали никаких ответов на вопросы: «Что делать, если твоей кандидатуре предпочитают любую другую?» и «Как противостоять давке коллектива, который на самом деле считает тебя плохим?». И он всё-таки оказался не таким сильным, каким старался выглядеть, несмотря на твёрдость и благородство убеждений.

Но сегодня он провёл первый за долгое время вечер в трезвом уме, задумчиво глядя на наглотавшегося снотворного и теперь беспокойно спящего Макса. Он соображал, что может сделать, и к выводам приходил неутешительным – только дать кров и поддержать, если тот вообще способен принимать поддержку сейчас. Сам хозяин квартиры был очень далёк от общественной жизни и сомневался, что сумел бы полноценно кого-то вовлечь в неё, да и не был уверен – стоит ли. Макс ведь и правда выглядел как человек, за которым кто-то гонится.

Первые несколько дней нежданный гость вообще ни о чём не хотел разговаривать – только сидел где-нибудь и апатично смотрел перед собой, периодически меняя место дислокации. На четвёртый день (ночью он преимущественно бодрствовал) проснулся, оттого что кусал подушку, в которую сдавленно и зло рыдал, и попросил что-нибудь спиртное.

Была на три четверти полная бутылка какого-то невнятного пойла, за которой Макс как раз застал Сашу врасплох, и они допили её. Впрочем, в основном это делал первый, рассказывая, что видел во сне свою инопланетянку, которая всё звала и звала, тянула к нему руки, а он не мог и с места сдвинуться, хотя бежал изо всей мочи. Потом он выговаривался, плакал, твердил о своей вине и о том, что не знает, что ему дальше делать. И Александр не без удивления обнаружил, что всё ещё умеет довольно складно говорить, и влияние какое-никакое на Максима имеет. Конечно же, тот категорически отказался обращаться в ЦОБН, но слова о том, что он может оставаться здесь, сколько потребуется, вызвали отклик благодарности, который, впрочем, вскоре потонул под давлением других гнетущих чувств и мыслей.

Через какое-то время Макс попросил ещё алкоголя, и Саша внезапно соврал. Сказал, что деньги с последней пенсии уже кончились, а заначек у него нет. Тогда Макс нашёл в небольшой аптечке какие-то стандартные лекарства, подогрел их в ложке с уксусом и не приходил в себя ещё часов десять – всё нервно смеялся и гладил стену, возле которой улёгся. Выглядело это жутко, и тем более, что Александр ощущал абсолютное бессилие. Он не мог успокоить находящегося в не проходящем ужасе друга, не знал даже, кто мог бы помочь и что вообще делают в подобных случаях. Налицо – абсолютная неприспособленность к жизни за пределами интерната, которая раньше была даже поводом для гордости, сказать по правде, этаким укором внешнему миру…

«Ну что, настрадался?» – с нажимом, с издёвкой спрашивал он себя, становясь час от часу всё более сердитым, и рьяно думал о том, что можно сделать.

Мысль о том, что проблемы Максима в масштабах значительно больше его собственных, в голову даже не приходила.

А Макс вот уже две недели прятался от реальности, которая настигла его. Он как ребенок, который жмурится и надеется, что, раз он никого не видит, то и его никто не увидит.

«Этого не было. Этого не могло произойти. Мне всё приснилось, но сон заклинило. Может, я участник какого-то эксперимента со снами», – твердил он, ни на йоту себе не веря, и постоянно мёрз.  Его периодически начинал бить озноб, даже несмотря на то что Саша достал всё, чем хотя бы теоретически можно было укрыться. И холод этот, казалось, пробирался не только в самую глубь тела, но и в разум. Он замораживал, врастая острыми кристаллами, волю, логику, уверенность в себе…

– Сашка.

– Да?

Вопрос прозвучал из-под массы простыней, пары одеял и коврика из ванной, ответ – с табуретки возле окна.

– Если я умру, тебе хватит денег, чтобы кремировать меня?

Друг начинает часто моргать и переводит взгляд, хотя Макса под этим ворохом не видно.

– Нет, – снова врёт, и немного непривычно не чувствовать уколов совести из-за этого. – Чего это ты  надумал? – через силу пытается издать смешок. –  Этот мир тебе наскучил, и ты решил изучать загробный?

– Значит, если почую, что совсем плохо, уйду, – игнорируя попытку сменить тему, отзывается Макс.

Саша смотрит ещё какое-то время на него, и зубы изнутри, кажется, вот-вот загудят от злости, но он только переводит взгляд на окно и смотрит в голубые глаза своего отражения. Взгляд бегло скользит по светлым волосам, крепким, но не крупным плечам, потом фокусируется на том, что видно дальше: дети носятся вокруг песочницы и бассейна, играют в догонялки, устраивают гонки механических питомцев. Родителей нигде нет: следят, видимо, через камеры, которыми сплошь утыкана площадка. И он думает о том, что всего этого дерьма не произошло бы, если бы от них когда-то не отказались родители, но…

– Наверное, люди давно к этому идут – к отказу от института семьи, – вдруг произносит он. – Сначала были племена, потом они разделились на общины, которые разделились на семьи. Объединения людей век от века становятся меньше, ценность семьи вытесняется ценностью личности. Мы делаем карьеру, детей сдаём нянькам, воспитателям, учителям, наблюдаем за ними только по камерам. Не удивлюсь, если однажды появится Центр Репродукции, в который будут поголовно сдавать всех детей, не регистрируя даже, – на этот раз смешок вышел сам собой. Саша не был уверен, но ему казалось, что Макс его слушает, и это… Ободряло. – Об этом ещё пятьсот лет назад Замятин писал. «Детоводство», представляешь?

В этот момент ему вышибли дверь.

***

Схема известная: блюстители порядка устанавливают глушители звука и голограмму, чтобы не действовать на нервы мирным гражданам, а там уже можно творить, что угодно, если у тебя есть ордер и основания на это. Другое дело, что основанием для подобных действий мог служить совсем небольшой список причин, в числе которых – укрытие разыскиваемых преступников и обвиняемых, а Максим, о, чудо, уже две недели как числился в их списках!

Паша с Манфредом предпочли появиться эффектно, в манере гангстеров двадцатого века. Для этого пришлось заминировать по периметру всю дверь, поскольку иначе вышибить её бы не получилось, а Ману ну очень уж хотелось, так что серьёзных размеров кусок металла весьма серьёзно влетел в стиральную машинку на другом конце коридора. Не страшно – ЦНБ возместит весь урон, а если он будет укладываться в допустимый регламент, то даже по голове настучит несильно.

Первым в квартиру, конечно же, проходит Ман, держа руку на оружии и прислушиваясь к звукам, чтобы определить, где находятся её обитатели. Шорох, скрип ножек стула по ковролану и взволнованное:

– Что произошло?

И в ответ – какое-то приглушённое бормотание, снова шорох – звуки суеты.

Манфред идёт крадучись, едва слышно, при этом быстро оглядывая обстановку и прикидывая, куда, если что, можно будет отступать и что использовать в случае потасовки и потери транквилизатора. Первый поворот налево – маленькая кухня, похожая на аппендикс, отходящий от основной кишки-коридора, там никого нет, и он движется дальше.

Вслед за ним проходит Паша, не строя из себя крутого парня, потому что это было не его задачей. Его задачей было оценивать обстановку нормально и контролировать «мускулы» их тандема и следить, чтобы он ничего…

– Спокойно, Белоснежка, прежде чем пуля до меня долетит, тебя шарахнет током, а мой друг повяжет твоего, и вас обоих упекут.

Не сделал лишнего.

«Блин»,  – сокрушённо подумал Паша, ускоряя шаг. Его напарник уже стоял напротив дверного проёма в комнату, держа перед собой стреляющий электродами пистолет – до этого доходило редко, потому что мало кто держит у себя дома оружие.

– Кто вы? Что вам нужно? – из комнаты раздался строгий, требовательный голос, и Паша, остановившись у самого входа, показал из-за стены значок, который быстро выудил из кармана жилетки.

– ЦНБ, у нас есть ордер. Проверьте почту, вам должно было прийти оповещение, – намеренно говоря громче, чтобы было слышно лучше, произносит Паша, прибавляя мысленно: «Минуту назад».

Ответом была затянувшаяся пауза.

– Что вам нужно?

– Мы ищем обвиняемого в диверсии в Центре Космических Исследований. Идентификационный номер: 37559875870004,- всё так же из-за стенки отозвался Паша:

– Да здесь он, – буркнул Ман, подумав при этом, что напарник снова выпендривается –  вон, весь ИИН выучил, зараза. Вот когда он успел? Всего раз же глазами по документам пробежался!

– Для чего?

– Глаза на жопу натянуть, чтобы не сбегал от охранных органов, – огрызнулся Ман, и Паша понял, что тот о-очень хочет конфликта. Но желания силовика были обратно пропорциональны цели их команды.

– Для того чтобы поговорить о его дальнейшей судьбе. Опустите пистолет и поговорим цивилизованно, – примирительно произнёс Паша, и услышал нервный смешок.

– Дверь уже оценила вашу цивилизованность, – раздался слабоватый, но ехидный новый голос.

– Приносим извинения, в течение дня весь ущерб восстановит группа специалистов. Мы не могли допустить, чтобы вы скрылись, Максим, поэтому пришлось действовать несколько грубо, – чётко, быстро и дипломатично.

На пару секунд все затаились, и представитель учёных оценивал ситуацию по Манфреду, глаза которого опасно блестели, а руки продолжали сжимать вытянутый вперёд электрошокер. А затем на лице отразилась досада, и руки с оружием опустились. Паша довольно кивнул и сделал наконец последний шаг вперёд, чтобы первым пройти в комнату и оглядеться. Негусто. Ровно никаких изменений с тех пор, как сюда въехали – стандартные бежевые стены, грязные; серый ковролан, кровать, шкаф, стол и табурет – как во всех новых квартирах, дёшево и сердито. Ни картин или фотографий, ни статуэток – только стопки старых бумажных книг на столе, под столом и вокруг стола. Это, собственно, и следовало ожидать от безработного выходца из интерната. Он стоял, опустив пистолет, но не отпуская его: обычный травматический пистолет может убить, только если выстрелить в глаз. Взгляд острый, твёрдый, недоверчивый. А объект их поисков стоял неподалёку, у самого окна, и, наверное, раздумывал о том, не лучше ли будет попробовать выброситься из него? Пожалуй, не лучше – восьмой этаж всё-таки. Выглядит не очень – оброс, запашок немытости, взгляд дикий. По-хорошему, его бы отдать на пару недель психологам, но сам же сбежал, не позволив себе помочь.

– Добрый день, – аккуратно нарушил тишину Паша, поправил очки на носу и, убрав значок обратно в жилетку, легонько хлопнул в ладоши. – У нас к вам есть несколько вопросов, Максим. А вам, Александр, по закону запрещено присутствовать при допросе.

Друзья переглянулись и долго пристально смотрели друг на друга, словно мысленно о чём-то договариваясь, и только когда Макс медленно и напряжённо кивнул, Саша глянул на ЦНБ-шников а после вышел в специально освобождённый дверной проём.

Манфред хмыкнул и сейчас же взгромоздился на тот стул, где до него сидел хозяин квартиры.

– Ну что, малец, влип по самые помидоры? – участливо задал он риторический вопрос, и Макс бросил на него взвинченный взгляд.

– Как вы меня нашли? – медленно, с нажимом спросил он.

– Лучше присядь, – вежливо предложил Паша, который уже успел опуститься на кровать, и подождал, пока Макс, недоверчиво глянув сперва на Мана, а затем на него, присел на край, стараясь держаться на равном удалении от обоих. – Двадцати людям из отдела видеонаблюдения пришлось просмотреть около двухсот часов съёмки на человека, и они тебя теперь заведомо не любят, но это так, к слову. Может быть, и не пришлось бы подключать столько людей и тебе бы повезло попрятаться ещё немного – по уставу на поиски свидетелей не выделяют такого количества ресурсов…

Максима, у которого перед глазами плясали оранжевые пятна, нервировало, что парень в спецовке специально оттягивает момент, разглагольствуя о том, о чём Максу знать не только не нужно, но и скорее всего нельзя.

– Однако последствия обрушения ЦКИ оказались настолько серьёзными, что нам теперь катастрофически важна любая информация, и, представь себе – её нигде нет, – говорит Паша, разводя руками, а затем сцепляя пальцы и кладя их себе на ноги. А сам цепко смотрит на выглядящего одурманенным Макса, внимательно подмечая изменения в нём.

Тот хмурится, не понимая пока, к чему это всё, и смотрит в ответ вопросительно, пытаясь сосредоточиться.

– А сервера-то у ЦКИ удалённые были, задеть их никак не должно было, – продолжает вместо товарища в этот момент Ман, и Максу они кажутся двумя псами-ищейками, которые, если что, и глотку растерзать могут – только дай повод.  – А как опомнились, смотрим – вообще никакой инфы нет. Ни результатов исследований, ни съёмок видеокамер, ни списков сотрудников. Кто-то взял и подчистил всё перед тем, как центр рванул, и две недели уже никто в толк не возьмёт, из-за чего весь сыр-бор.

У Максима в горле встаёт ком при мысли, что придётся ещё раз кому-то всё рассказать. И на этот раз уже подробно, не упуская мелочей. Интересно, его просто посадят или убьют?

– А в твоей биографии есть очень интересные моменты, – снова подал голос Паша. – Побеждал неоднократно на ярмарках новых технологий, интересуешься вирусами, один раз попался на взломе сайта центрального банка, но дело не завели, потому что ты помог улучшить систему безопасности настолько, что даже программисты ЦОБНа не смогли её обойти, – всё это он говорил, никуда не подсматривая, чем медленно, но верно выбешивал Манфреда, который то и дело задавался одним и тем же сакраментальным вопросом: «Зачем ты всё это запоминаешь?!».

А Максима вдруг осенило, и его от этого озарения пробрала дрожь – он весь встрепенулся, как воробей, подскочил с кровати и непривычно эмоционально на фоне последних дней вскрикнул:

– Вы думаете, это я удалил информацию?!

– Эта версия кажется логичной. Особенно с учётом того, что ты ведь уже взламывал их, – Паша улыбается, видя, какое удивление расползается по начавшему было забывать такие мимические изменения лицу.

– У вас нет доказательств!

– С чего ты взял? – любезно поинтересовался Паша, а Манфред насмешливо хмыкнул.

– Если бы вы это заметили тогда, меня бы сразу повязали! У нас был договор, что если я ещё раз попадусь… – вспылив, начинает отвечать Макс, постепенно понимая, что сболтнул лишнего, и притихает, глядя на довольные лица вломившихся к нему людей.

– Люблю, когда всё просто, – при этом Ман по очереди хрустит кулаками и шеей, что выглядит довольно угрожающе, хотя Максим вовсе не хлипкий и достойный отпор бы дать, если что, смог. В случае боя один на один. Пока не сбежал бы, благоразумно применив какой-нибудь нечестный приём.

– Это не я.

Лицо Максима каменеет.

– Складывается так, как будто ты.

– Вы пришли, чтобы выдвинуть обвинение?

– Ещё в твоём досье есть замечание о фотографической памяти, – игнорируя вопрос Макса, Паша спрашивает и поправляет очки, ловя при этом стеклом солнечного зайчика на секунду. – Это так?

Максим молчит, стиснув челюсти и с долей агрессии смотря ему в глаза.

– Если ты будешь молчать, мы просто передадим тебя, куда следует, и там тебе уже не будут предлагать сотрудничества, – эти слова заставили Макса всё-таки кивнуть, всё ещё не понимая, к чему эти вопросы.

Ман наклонился, загрёб своей лапищей с пола какую-то книжку и кинул Максиму со словами:

– Лови! За сколько запомнишь первую страницу?

Руки рефлекторно хлопнули перед собой, зажав книгу в твёрдом переплёте, и глаза с сомнением посмотрели вниз. Солженицын «Раковый корпус». Не читал. Посмотрел ещё раз на Мана, Пашу, не отвечая, затем раскрыл книгу на секунду, посмотрел секунды две, а затем закрыл, без замаха кинул обратно Манфреду и начал декламировать:

–  Раковый  корпус  носил и номер тринадцать.  Павел Николаевич  Русанов никогда не был и не мог быть суеверен, но что-то опустилось в нём, когда в направлении ему написали:  “тринадцатый корпус”.  Вот уж ума не хватило назвать тринадцатым какой-нибудь протечный или кишечный. Однако во всей республике  сейчас не могли ему помочь нигде, кроме этой клиники. «Но ведь у  меня – не рак,  доктор? У меня ведь – не рак? – с надеждой спрашивал Павел Николаевич, слегка потрагивая на правой стороне шеи свою злую опухоль,  растущую почти  по дням, а снаружи всё  так же обтянутую безобидной белой кожей.

Ман книжку поймал и тут же открыл, быстро отыскал взглядом нужные строчки и какое-то время согласно кивал, а потом прервал его:

– Достаточно. Всё в норме, – это он бросил Паше вместе с книгой, которую тот, конечно, поймал, но открывать не стал – положил рядом с собой и снова возвратил своё внимание Максиму.

– Скажи, ты видел во время своего взлома документы с инопланетянами, которых приватизировал ЦКИ?

Всё мгновенно проясняется.

«Им нужна эта информация? Или они хотят убить меня, если я ей владею? Но тогда не имело бы смысл выяснять – можно было бы просто…»

– Видел.

– Сколько их было?

– Файлов – около сотни.

– По одному на инопланетянина?

– Нет. Их было 27.

– Ты все прочитал?

Снова пауза.

– Я не концентрировался, чтобы запоминать, – осторожно произносит Максим, но его тут же перебивает Паша:

– Но вспомнить можешь, так?

Они играют в гляделки пару секунд, а затем Максим снова кивает, будто бы через силу, напряжённый и готовый в любой момент попробовать броситься наутёк – вдруг, барьер на голограмму поставили слабый?..

– У нас к тебе предложение. Согласишься – и тебя не посадят за то, о чём мы уже знаем, – произносит Паша, и Максим смотрит на него как-то уж совсем нездорово. – Интересно? – уточняет, а затем с удовлетворением наблюдает, как тот снова садится у самого края. – Зверюшки космологов не погибли. Видимо, пострадали, но затем зализали раны, и теперь тот лес ими кишит – целую группу неподготовленную чуть не сожрали. Ну а наша с Маном задача – быть группой подготовленной. Задание – обезвредить их, пометить и оставить в пригодном состоянии для группы зачистки. И нам нужна вся информация о них в форме тебя во время этого задания. Поможешь – и тебе простят взлом.

Звучит смутно. Очень смутно и неубедительно, как будто его пытаются надуть, почти не напрягаясь. Делают вид, что их не интересует произошедшее ранее, но Макс-то понимает, что его, как свидетеля, на этом уже не оставят в покое, да и…

– Я не хочу туда возвращаться, – говорит и чувствует, что в горле пересохло.

Две пары глаз как-то опасно сверкают, и их взгляды становятся как будто тяжелее, пытаются пригвоздить Максима к месту и пролезть к нему в голову, чтобы вытащить оттуда всё, что нужно.

– Либо туда, либо за решётку, – пожимает плечами Паша.

– Туда, а потом, если выживу, на допросы о том, что произошло в ЦКИ! – нервно ответил Макс, и Паша прищурился.

– А что, тебе есть, что скрывать? – усмехнувшись, отозвался Манфред и наклонился вперёд, упершись локтям себе в колени и свесив руки вниз.

Максим понял, что он во второй раз прокололся, и всерьёз задумался о том, чтобы сделать что-нибудь нелепое и неожиданное, чтобы хотя бы время себе выиграть.

– Я бы на твоём месте не делал ничего, не подумав, чтобы не подставлять друга. Ему за укрытие преступника ещё и содействие приписать могут, а с его биографией… – вежливая улыбка, которая растекается по губам Паши при этих словах, отравляет Макса и ускоряет его и без того частое сердцебиение. Одолевавшая все эти дни хандра постепенно сменяется злостью от собственного бессилия, ведь он ни за что не позволит себе вот так вот подставить Сашку просто за то, что приютил его, но возвращаться в этот чёртов лес… Голова начинает болеть от одной этой мысли и охватывает паника.

– Ты не беспокойся. Расскажешь, что произошло, а там подумаем, получится ли это замять, – миролюбивым тоном сказал Паша, пожимая плечами и раскрывая при этом ладони наружу. А глазищи из-под очков всё равно сверлят – так и хотят в мысли пролезть.

– Мне нужно время, чтобы подумать, – резко выдаёт Максим, на что Паша тут же отвечает:

– У тебя пятнадцать минут. Можешь не пытаться сбежать – квартира временно оцеплена током.

И Макс скрывается в коридоре, повернув в сторону кухни.

 

<<  Содержание >>