История яблочного города

АЛМАТЫ — МОНЕТНЫЙ ДВОР XIII в.

«История открытия» монетного двора Алматы началась осенью 1979 года, когда в Археологический музей АН Казахской ССР пришла местная жительница Н.К. (фамилия по ее просьбе не называется) и показала мне две серебряные монеты с остатками арабских надписей, внешне напоминающие чагатаидские дирхемы последней трети XIII в. Владелица сообщила, что монеты происходят из небольшого клада, найденного в том же году во время земляных работ на территории Алма-Атинского пограничного училища, и что клад (по ее словам, состоявший из 10–12 подобных экземпляров) был поделен между служащими училища. Однако, когда я предложил ей сообщить имена знакомых ей офицеров, у которых могли находиться остальные монеты, либо попытаться собрать их самой или хотя бы продать мне ее экземпляры, она по непонятной причине отказалась от всего и даже не позволила мне оставить эти монеты на время для изучения.

Обе монеты, насколько помнится, относились к одному и тому же типу. На каждой из них были изображены по две тамги. Одна из них — продолговатый г-образный знак, перечеркнутый посередине короткой линией  — является наиболее распространенной в оформлении среднеазиатских и восточнотуркестанских монет анонимной регулярной чеканки, осуществлявшейся в процессе денежной реформы Мас‘уд-бека[1], начиная с 670/1269 г. (Е.А. Давидович даже отмечает ее общегосударственный характер для того времени[2]). Вторая тамга — трезубец с неравными зубцами, более длинный из которых заканчивается округлой петлей, и колечком на противоположном конце у «рукоятки» , была мне совершенно не знакома.

Поскольку надписи на монетах не читались из-за плохой сохранности и качества чеканки, мне не удалось их точно определить; ясно было лишь, что это действительно дирхемы чагатаидской чеканки указанного периода, участвовавшие в местном денежном обращении. Последний факт, хотя и самоочевидный, исходя из места их находки, представляется достаточно важным, поскольку территория Алма-Атинского погран­училища, насколько известно, включает в себя часть средневекового городища, верхние слои которого вместе с окружающей местностью достаточно надежно датируются предмонгольским и чагатаидским временем[3]. На основании всех этих данных, прежде всего наличия на монетах неизвестной по другим источникам тамги, я в свое время высказал осторожное предположение о том, что местом чеканки виденных мною дирхемов мог быть один из городов Семиречья[4].

Десять лет спустя, когда я уже работал в Институте востоковедения АН СССР в Москве, алма-атинский нумизмат В.В. Дубинин подарил мне серебряный дирхем с такими же двумя тамгами, который он приобрел на одном из собраний коллекционеров. По его словам, у человека, продавшего ему монету (вероятно, отставного военного), были еще два похожих экземпляра гораздо худшей сохранности; все они были найдены где-то в пределах города Алма-Аты.

Дирхем, подаренный мне В.В. Дубининым, определенно не был одним из тех, которые я видел прежде. Естественно, мне было трудно вспомнить в деталях, как выглядели те монеты, но одно запомнилось хорошо: обе они были довольно толстые и неровные, как бы обрубленные, и либо почищены, либо сохранились в кладе с чистой неокисленной серебряной поверхностью, тогда как мой экземпляр, тонкий и почти правильной круглой формы, был покрыт зеленовато-серой патиной. На нем, в отличие от тех двух, сохранилось указание даты  ?°Y ??m , которое я принял за  ?n?a ??m  год … пятый, искаженное из-за неверно рассчитанной длины надписи при гравировке штемпеля. Место, где должен быть указан монетный двор, непрочеканено и стерто.

1. Серебро

Л.ст. В центре, в однолинейном круговом ободке — тамга 1, слева от нее (глядя при вертикальном расположении) — тамга 2, справа, слегка наискось — еще один знак в виде двух коротких параллельных линий; несколько крупных точек-«жемчужин» разбросаны без видимого порядка между названными знаками. За ободком — фрагмент непрочеканенной и стертой надписи геометризованным почерком куфи:

…[?]?»A 7A ?f@ [»A 7]     [Нет Бо]га, кроме Алла[ха] …

Об.ст. В квадратном поле в две строки декоративным письмом куфи:

По четырем сторонам квадрата, две из которых не сохранились, внешняя легенда мелким почерком куфи:

?°Y  ??m /… /… / ?h?Ijy Чеканен этот /[дирхем] … /… /в году  ?°Y .

Диаметр 22-24 мм, вес 1,73 г.

Следующий шаг к открытию был сделан несколько лет спустя во Фрунзе (ныне Бишкек, Республика Кыргызстан), когда местный краевед Г.И. Величко рассказал мне о находке клада серебряных чагатаидских монет на перевале Курдай примерно в 150 км к западу от Алма-Аты, который ему удалось просмотреть перед тем, как он был куда-то увезен находчиками — жителями тех мест. Увидев нарисованную мною тамгу № 2, он сообщил, что в том кладе находились по крайней мере три дирхема с таким знаком и тоже в сочетании с тамгой № 1, как вместе на одной стороне, так и на разных сторонах монет. К сожалению, ему не удалось зафиксировать монетные надписи для определения дат и названия монетного двора. К тому времени я просмотрел почти всю доступную литературу о монетной чеканке Чагатаидов и многие сотни серебряных дирхемов XIII — начала XIV вв. в натуре, поэтому абсолютная редкость монет с изображением тамги № 2 и ограниченный Алма-Атинской областью ареал их распространения уже не вызывали сомнений в их местном происхождении. Более того, интуиция подсказывала мне, что конкретное место их производства следует искать в районе самой Алма-Аты.

Наконец, в 1990 г. московский нумизмат А.А. Койфман показал мне еще две монеты с таким же набором тамг, приобретенные им у приезжего «с юга» (из Узбекистана или Казахстана). Обе монеты внешне отличались как друг от друга, так и от всех виденных мною ранее. Одна из них была сильно потерта и, помимо внешнего сходства с уже известными мне экземплярами, не сохранила никаких данных, которые помогли бы ее точному определению. Зато второй экземпляр…

Здесь я мог бы подробно описать свой восторг первооткрывателя, когда разглядел, что собой представляет этот дирхем; однако думается, что последующее описание скажет об этом не менее красноречиво.

2. Серебро

Л.ст. В поле — тамга 1 с шестью «жемчужинами» вокруг центральной черты и двумя орнаментальными виньетками с «узлами счастья» по сторонам. Вокруг, между однолинейными ободками, надпись геометризованным куфическим шрифтом, начало и конец которой разделены значком в виде двойного узелка или «сердечка»:

iB? f@?»A f@YA?»A ??» ???»A z Власть [принадлежит] Аллаху Единому, Всемогущему!

Об.ст. В поле — тамга 2, украшенная вокруг «жемчужинами» и виньетками, как на л.ст. Круговая легенда между линейными ободками почерком группы насх без точек (над словом  ??m  год три «жемчужины», поставленные в ряд) :

f°Y ??m ?N?»A f?JI ??if»A ?h? Ljy   Чеканен этот дирхем в Балад Алмату в году f°Y .

Диаметр 22 мм, вес 1,87 г.

Несмотря на некоторую дефектность монеты, все надписи на ней разбираются отчетливо, но отдельные элементы требуют уточнений и комментариев.

1) Грамматически неверное употребление ж.р.  ?h?  перед  ??if»A (вместо верного м.р.  Ah? ) — очень распространенное, если не сказать обычное явление в среднеазиатской чеканке монгольской эпохи. Причины этого следует видеть не столько в низкой грамотности авторов монетных типов или резчиков штемпелей, сколько в определенных новациях, появившихся в начале этой эпохи в мусульманском монетном деле: во второй четверти XIII в. на некоторых монетных дворах Средней Азии появились дирхемы, в надписях которых стандартный оборот  ??if»A Ah?  этот дирхем  был заменен мн.ч. —  ??Aif»A ?h?  эти дирхемы;  вскоре большинство из них вернулись к традиционному ед.ч., а указательное местоимение, очевидно, по инерции, иногда продолжали изображать как мн.ч.  ?h? ,  в данном случае совпадающее с формой ж.р.

2) Термин  f?I  [балад] (морфологически — собирательное мн.ч. от  ?f?I ) имеет несколько значений: ‘город’ (ед.ч.), ‘город?’ (мн.ч.); ‘район, область, провинция’, ‘страна’ и т.п. Достаточно регулярное употребление этого слова в монетных надписях того времени могло указывать на то, что сопровождаемый им топоним относился не только к городу, но ко всей его округе (естественно, с самим городом в центре) или к целой области с таким же названием. В большинстве случаев такое разделение непринципиально, поскольку названия многих областей обычно и происходили от их главных городов, либо наоборот. Хотя известны и исключения: например, топоним  tBr»A  аш-Шаш  на монетах VIII–XIV в. никогда не был именем города, а принадлежал целой области (ныне район Ташкента), главными городами которой, тоже упоминавшимися на монетах, были в разное время Бинкет, Бенакет(Фанакет), Шахрухийа и Ташкенд. Встречаются монеты, выпускавшиеся одновременно и ходившие параллельно с указаниями Фергана (название области) и Ахсикет (главный город), ас-Согд и Самарканд, Илак и Тункет, Параб и Отрар[5], более отдаленные Арминийа и Дабил и т.п. В нашем случае, очевидно, представлено указание города вместе с его округой.

3) Название  ?N?»A , как и вся надпись, выбито без диакритических точек (если не считать декоративных «жемчужин» над  ??m ), но, учитывая все вышеизложенное, сомневаться в таком чтении не приходится. Топоним almat? впервые зафиксирован в источниках первой половины XVI в. — «Бабур-наме» Захир ад-дина Бабура (1483–1530) и «Та’рих-и Рашиди» Мирзы Мухаммада Хайдара (убит в 1551 г.)[6]. Семантически и морфологически это прилагательное со значением «яблочный», где alma — обще­тюркский корень, а =t? — «кыпчакский» относительный суффикс. Впрочем, учитывая особенности арабской графики, рассматриваемые ниже, мы можем читать этот суффикс и как =t?, что еще ближе к оригинальному произношению[7]. Единственное возражение против такого чтения может вызвать графическая передача ?N?»A с конечным w?w , т.е. фонематическим, позиционно долгим или ударным [?], при том, что для передачи гласного [?] в арабском письме, казалось бы, несравненно более подходит буква  ? y?, чем ? w?w. Для «снятия» этого возражения достаточно вспомнить крымские серебряные акче Менгли-Гирея I (Кырк-Йер и Кафа, последняя четверть XV в.), на которых имя хана с подобным же суффиксом передавалось на монетах одних и тех же годов чеканки и как  ????? , и как  ????? [8]. Это с очевидностью доказывает фонематическую равнозначность обеих версий в арабской передаче. Можно вспомнить и другие аналогии, вроде ??N»A alt?n и  ??N»A alt?n, иногда встречающихся в тексте одной и той же рукописи, но и приведенных примеров достаточно, чтобы произношение [almat?] при начертании ?N?»A считать не только приемлемым, но для нашего случая, возможно, и единственно нормативным.

4) На обеих монетах те части надписи, в которых должны быть указаны годы их чеканки, сохранились полностью: на экземпляре с названием Алматы это  f°Y ??m , на другом экземпляре —  ?°Y ??m  ( оба без диакритики). На первый взгляд, в обоих случаях даты могли бы читаться как  o?a  либо  ?n?a  … пять, искаженные и сокращенные из-за ошибок в расчете длины строки при изготовлении штемпеля, и расшифровываться без десятков — [??B?Nm? <…>? ] ?n?a /o?a ??m  год [6]?5, как я, собственно, и предполагал до недавнего времени[9]; т.е. в нашем случае это мог бы быть 675, 685 или 695 г.х., либо, хотя и с гораздо меньшей вероятностью, [??B??Jm?] ?n?a /o?a ??m  год [70]5. Однако четкие графические различия в последних знаках этих элементов заставили приглядеться к ним внимательнее, и я вдруг увидел в них полные даты, причем разные — два соседних года, но обозначенные не словами и не цифрами, а набором арабских букв по системе т.н. «та’рих абджад».

В арабском алфавите каждая буква имеет свое числовое значение, возрастающее в традиционном порядке fVIA «абджад», т.е. буква  A alif соответствует единице,  L b? — двум, X ??m— трем, e d?l — четырем и т.д., поэтому любое слово или группа слов могут использоваться для передачи определенного числа. В средние века на Востоке было распространено и высоко ценилось искусство составления хронограмм (та’рих) — осмысленных фраз, в которых числовое значение составлявших их букв несло в себе зашифрованные таким образом числа годов по эре хиджры. Обычно та’рихи встречаются в рукописных сочинениях исторического или биографического содержания, но отмечены и случаи использования их для датировки монет. В частности, несомненная хронограмма помещена на одном из ранних типов хорезмийских дирхемов джучидского времени, где год, обозначенный в надписи без точек  ?nY [10], расшифровывается как 669 (читай:  ?na ; числовые значения букв:  d = 600,  p = 60,  ? = 9). Совсем недавно В.П. Лебедевым выявлены еще несколько типов монет Хорезма и Сарая XIII в., даты на которых обозначены хронограммами (??a = 676,  l?a = 677 и  ??a ? = 656?)[11]. Очевидно, теперь можно говорить не об отдельных подобных фактах, а о некой достаточно регулярной новации, которая проявилась в 3-й четверти XIII в. в монетном деле джучидского Поволжья, потом была «поддержана» в Хорезме, но по каким-то причинам не получила дальнейшего продолжения. Так вот, если в графемах  f°Y  и  ?°Y  тоже видеть хронограммы, имея в виду, что и здесь, как и на дирхемах Сарая и Хорезма, вместо  ` = 8 следует читать  d (с точкой) = 600, то мы получим соответственно 684 г.х. (=1285-86 г.) и 685 г.х. (1286-87 г.). Такая датировка прекрасно согласуется со всеми данными, которые мы имеем о реформе Мас‘уд-бека: размер и вес монет, их общий внешний облик, основные детали и стиль оформления, изображение общегосударственной и местной тамги, а также известные даты чеканки монет других городов[12]. В любом случае, никаких аргументов против такого прочтения дат и атрибуции монет в целом я не нахожу.

Таким образом, на основании всего вышеизложенного мы можем констатировать, что в последней четверти XIII в., в ходе радикальной денежной реформы в государстве Чагатаидов, организованной около 670/1271-72 г. видным среднеазиатским деятелем монгольской эпохи времени Мас‘удом б. Махмудом ал-Хваризми (более известным по письменным источникам как Мас‘уд-бек) в городе, называвшемся Алматы, локализация которого совпадает с современной Алма-Атой (казах. Алматы), работал монетный двор, снабжавший серебряной монетой рынки города и его округи. Чеканка серебряных монет — дирхемов была недолговременной, но достаточно интенсивной: она представлена разными парами штемпелей и даже различными монетными типами и предназначалась прежде всего для обеспечения средствами обращения местного рынка, достаточно удаленного от основных экономических центров Мавераннахра. Последним, кстати, легко объясняется и абсолютная редкость описываемых монет, и их отсутствие в крупных кладах и среди отдельных находок того периода в других пунктах обширного улуса Чагатая, кроме района Алматы, расположенного на самых отдаленных северо-восточных окраинах государства.

В более широком историко-культурном аспекте, помимо самого факта открытия продукции нового монетного двора, дирхемы Алматы вносят определенный вклад в изучение замысловатой монгольской геральдики, представляя исследователям новый, неизвестный доселе знак собственности (рис. 2), очевидно, принадлежавший одному из монгольских нойонов — близких родственников улусного хана, правивших в этой части государства. Тамга 2, формой напоминающая таразские № 4 и 5 по классификации Е.А. Давидович[13], хотя и не привязывается (пока?) к конкретному владельцу, но имеет довольно точную датировку и не менее четко очерченный ареал «действия». Другим важным аспектом новооткрытой чеканки является редко применявшийся способ датирования монет посредством хронограмм-та’рихов, фиксация которого в арабоязычных монетных надписях XIII в. пополняет методический арсенал исследователя письменных источников по истории азиатского средневековья.

Открытие чагатаидских дирхемов, чеканенных на монетном дворе Алматы, помимо первостепенной нумизматической важности самого факта, позволяет сделать и некоторые общеисторические заключения.

Прежде всего, наименование Алматы на монете конца XIII в. сегодня может считаться самым ранним упоминанием города в письменном источнике. До сих пор таковыми считались перечисление в самом начале «Бабур-наме» нескольких городов (i?j?q) к северу от Ферганы — «Алмалык, Алмату и Йанги, название которого пишут в книгах Таразкент[14]» (перевод наш. — В. Н.), к началу XVI в. разрушенных «моголами и узбеками»[15], и сообщение о битве 914/1508 г. «в Алмату — известном месте Моголистана», приведенное Бабуром и повторенное (едва ли независимо от последнего) его двоюродным братом Мирзой Мухаммадом Хайдаром в «Та’рих-и Рашиди»[16].

Письменные источники более позднего времени не сообщают сколько-нибудь информационно важных упоминаний города или района Алматы вплоть до середины прошлого столетия, когда на этом месте, в урочище, сохранившем древнее историческое название, было построено укрепление (1854 г.) и рядом с ним начал расти новый колониальный город Верный — позднее административный центр Заилийского края и Семиреченской области. Автохтонное название населенного пункта Алматы, хотя и в произвольно искаженной форме, вновь появилось на географических картах в 1921 г. Однако в последнем случае, как теперь стало ясно благодаря новооткрытым монетам, следует говорить не о возрождении исторического имени, а о продолжении его жизни: нет нужды возрождать то, что никогда не умирало. Иными словами, новооткрытый источник свидетельствует, что названиеАлматы, возникшее не позднее XIII в., сохранялось здесь на протяжении всех последующих столетий, возможно, немногочисленным, но постоянным местным населением.

Из всего сказанного можно заключить, что теперь уже бывшей столице Казахстана — Алма-Ате не 82 и не 149 лет, как явствует из официальной «русской» хронологии, а по меньшей мере 718 лет, что подтверждается новым точно датированным письменным источником, на настоящий момент наиболее древним и вполне надежным. Впрочем, известные на территории Алма-Аты археологические находки более ранних времен указывают на то, что населенный пункт здесь существовал уже в караханидскую эпоху (втор.пол. Х – нач. XIII в.). Поэтому, скорее всего, не будет слишком большого удивления, если однажды обнаружится монета или другая вещь с точно датированной надписью, удревняющая возраст города до целого тысячелетия.

автор: В. Н. Настич

* Опубликовано в сб.: Древности Поволжья и других регионов. Вып. III. Нумизматический сборник. Том II. Нижний Новгород, 2000, с. 257-266, илл. Здесь приводится с незначительными поправками.

[1] О находках серебряных монет периода реформы Мас‘уд-бека см.: Фасмер Р.Р. Список монетных находок. — Сообщения ГАИМК. Вып. 2. Л., 1929, с. 31; Массон М.Е. Монетные находки, зарегистрированные в Средней Азии за время с 1917 по 1927 гг. — Известия Средазкомстариса, Вып. 3. Ташкент, 1928, с. 289; Давидович Е.А. Неопубликованные монетные находки на территории Узбекистана. — Труды ИИА АН УзССР. Вып. 7. Ташкент, 1955, с. 173; она же. Монетные находки на территории Таджикистана в 1954 году. — Труды АН ТаджССР. Т. 37. Сталинабад, 1956, с. 100; Жуков В.Д. Дукентский клад монет (Предварительное сообщение). — История материальной культуры Узбекистана (далее — ИМКУ). Вып. 1. Ташкент, 1959, с. 176-207; он же. Чекан Кенджде и анэпиграфические монеты в Дукентском кладе (Дополнение к предварительному сообщению). — ИМКУ. Вып. 2. Ташкент, 1961, с. 307-312; Давидович Е.А. Денежное хозяйство Средней Азии после монгольского завоевания и реформа Мас‘уд-бека (XIII в.). М., 1972; она же. Клады древних и средневековых монет Таджикистана. М., 1979, с. 241-260; дирхем монетного двора  ????  Йанги из клада, найденного в 1980 г. в г. Туркестане, см.: Настич В.Н. Новые факты из истории монетного производства и денежного обращения в Южном Казахстане. — Средневековая городская культура Казахстана и Средней Азии. Алма-Ата, 1983, с. 149-150.

Среди монет этого периода, чеканенных по крайней мере на 18 монетных дворах, эта тамга не помещалась только на дирхемах Термеза: Жуков В.Д. Дукентский клад монет, с. 177 сл.; Давидович Е.А.Денежное хозяйство Средней Азии, с. 15, 62-66.

^[2] Давидович Е.А. Денежное хозяйство Средней Азии, с. 65.

^[3] Археологическая карта Казахстана: Реестр. Алма-Ата, 1960, с. 316-317, объекты № 4373, 4374, 4384 и др.; упомянутое городище — № 4381.

^[4] Настич В.Н. Монетные дворы средневекового Казахстана. — Памятники истории и истории культуры Казахстана. Вып. 4. Алма-Ата, 1989, с. 67.

[5] О соотношении между топонимами  Параб  и  Отрар  см.: Настич В.Н., Шуховцов В.К. Существовал ли город Фараб? — Проблемы изучения и охраны памятников культуры Казахстана. Алма-Ата, 1980, с. 107-112.

[6] В отдельных рукописях этих сочинений встречается алломорфное начертание ?MB?»A с графически выделенной фонемой [?] после m?m.

[7] Известно, что по-казахски Алма-Ата всегда называлась только Алматы; более того, казахи вообще никогда не признавали имя Алма-Ата, нелепое как морфологически, так и семантически — нечто вроде «отец яблок» или «яблочный дед», искусственно созданное в свое время русскими грамотеями, скорее всего, в угоду «эстетическому чувству» кого-то из ответственных советских деятелей высокого ранга и явно по созвучию с тогдашним Аулие-Ата (средневековый Тараз или Янги, в советское время – Джамбул, ныне вновь Тараз).

[8] Retowski O. Die M?nzen der Girei. — Труды  Московского нумизматического общества. Т. 2, вып. 3. М., 1901, табл. III и IV.

[9] См.: Настич В.Н. Алмату — неизвестный монетный двор XIII в. — Бартольдовские чтения, год десятый: Тезисы докладов и сообщений. М., 1993, с. 50-51.

[10] Федоров-Давыдов Г.А. Нумизматика Хорезма золотоордынского периода. — Нумизматика и эпиграфика. Т. 5. М., 1960, с. 180 и табл. I, тип 2. Хотя в тексте публикации отмечен хронографический характер приведенной графемы, в описании этот монетный тип оставлен «без года»: вероятно, автор счел 669 г.х. (соотв. 1270-71 г.н.э.) слишком ранней датой для монет этой эмиссии.

[11] Лебедев В.П. Новые данные о раннем чекане Хорезма и Сарая. — Шестая Всероссийская нумизматическая конференция. Санкт-Петербург 20-25 апреля 1998 г. Тезисы докладов и сообщений. СПб., 1998, с. 66-68.

[12] По данным Е.А. Давидович (Денежное хозяйство Средней Азии, с. 84-95), основная масса известных пореформенных дирхемов имеет вес между 1,85 и 2,09 г; иначе говоря, если ввести поправку на физическую сохранность (потертость и т.п.), изучаемые монеты в целом соответствуют весовым нормам серебряной чеканки «третьего этапа» (681/1282-83–693/1293-94 гг.).

[13] Е.А.Давидович. Денежное хозяйство Средней Азии, с. 63-66, рис. 2 и табл. 10.

[14] Название O?·iAj Таразкент в этом и других ташкентских изданиях русских переводов передается как Отрар (как водится, по причине описки в оригинале источника или опечатки в издании его текста, где у четвертой буквы топонима k zayn пропущена диакритическая точка, отсутствие которой превращает ее в i r?).

[15] Бабер-намэ или Записки Султана Бабера. Изданы в подлинном тексте Н.И. Казань, 1857, с. 2; Бабур-наме: Записки Бабура [пер. М. Салье. 2-е изд.]. Ташкент, [1993], с. 29.

[16] Мирза Мухаммад Хайдар. Та’рих-и Рашиди. Введ., пер. с перс. А. Урунбаева, Р.П. Джалиловой, Л.М. Епифановой. Ташкент, 1996, с. 62, 225. В изданиях текстов и переводов «Бабур-наме» значительная часть «событий года 914», содержавшая это сообщение, по непонятной причине опущена.

Обратимся к архивным документам. Техник садоводства С.Иванов в своей статье «Алматы» за 1916 год отмечал, что «Алматы» – слово киргизское и в переводе означает «яблочное место». Название это еще издавна присвоено окрестностям города Верного, так как местность эта отличается наибольшим распространением зарослей дикой яблони. Равным образом здесь сосредоточены обширные искусственные сады.

Многие связывают название южной столицы – Алма-Ата (в русской транскрипции) с апортом. Однако стоит отметить, что название нашего города дал не апорт, а дикая яблоня. Существует свидетельство известного семиреченского краеведа И.Л.Брызгалова о том, что в 1928 году академик Н.И. Вавилов посетил Алма-Ату. Осмотрев, яблочник в долине реки Малой Алматинки, утверждал, что нигде в другом месте ему не приходилось видеть такого обилия разновидностей дикой яблони с плодами, столь близкими к садовым. Выдвинул версию: здесь и есть настоящая родина культурного яблока.

Широкое распространение в предгорьях Джетысуйских хребтов зарослей дикой яблони, груш, вишни, урюка указывало на особенно благоприятные условия для развития здесь и культурного садоводства. Неплохо произрастали здесь многие сорта яблок, особенно зимние. Сорта, завоевавшие признание и на российском рынке, такие как пармен золотой, кандиль синап, бельфлер желтый, кальвиль красный, ранеты Ландсберга, Обердика, Орлеанский и многие другие. Но все-таки коронным сортом, красой и гордостью нашего садоводства был апорт. Он стал эмблемой Семиречья. Его справедливо называли царь яблоком, отцом яблок.

Сорт апорт известен в мировом плодоводстве на протяжении двух веков. Интересна история его появления на юго-востоке Казахстана.

В 1865 году переселенец Егор Васильевич Редько из Острогожского уезда Воронежской губернии завез в Верный несколько саженцев яблони апорт, которая на родине ничем особым не отличалась от других сортов. Лишь в здешних условиях плод апорта приобрел свой исключительный вкус, окраску и величину.

В 1914 году старший инспектор садоводства С.Перовский писал: «Со стороны местных хозяев предпринималась работа по акклиматизации сортов плодовых деревьев. Но только для города Верного и его окрестностей природа указала подходящие сорта, а именно апорта и груши лесной красавицы; оба эти сорта составляют главные насаждения верненских садов. Воронежский мещанин Редько привез со своей родины эти апорты. Это яблоко появилось впервые в его саду, и приказом генерала Колпаковского переименовано было в Редьковское яблоко (но название это не прижилось). Оно создало славу города Верного, как плодового центра».

В начале XX века плодоводство Вернеского уезда начало приобретать известность не только Сибири, но и центральной части России. Когда же плоды апорта появились на столичных рынках, он прочно завоевал славу первоклассного сорта. Уже в 1900 году яблоки верненского апорта экспонировались на Всемирной выставке в Париже и получили там самую высокую оценку специалистов.

В 1909 году общая площадь садов Семиреченской области составляла 3770 десятин, из них в Верненском уезде – 2817 десятин. В садах преобладала монокультура яблони, а из сортов – апорт.

Верненские власти уделяли большое внимание культивированию апорта. Районированием его занималось училище садоводства города Верного, немного позже Н.Т.Моисеев создал крупный частный плодовый питомник.

В 1908 году в Германии на Мангеймской выставке плодов, яблоки апорт, представленные Верненским училищем садоводства, получили восторженное одобрение.

Привлекательный внешний вид, высокие вкусовые качества, лежкость и транспортабельность апорта способствовали тому, что вскоре он вышел на ведущее место в плодоторговле Семиречья. Его вывозили гужевым транспортом за 700 и более верст в Сибирь и на юг – к железнодорожным станциям, а некоторые коммерсанты отправляли его почтовыми посылками. Саженцы апорта отправляли даже в Западный Китай.

Для поощрения садоводства в Семиречье местные власти устраивали выставки в Верном. В 1902 году в Верный были доставлены экспонаты чуть ли не со всех уездов Семиреченской области. Одних яблок насчитывалось 39 сортов. А на выставке в 1905 году было представлено уже 64 сорта яблок. Но лучшим из них был признан апорт, а его производители удостоились высших наград.

Сегодня некогда знаменитый апорт измельчал, невероятным кажется размышление генерала П.Н.Краснова о яблоках Верного, которое он поместил в своем очерке «Кинематограф» в 1910 году: «…Как щебень в России сложен правильными кубами, так и здесь в садах навалены громадные яблоки, каждое с голову ребенка, каждое фунта два весом. И от них по всей окрестности стоит здоровый крепкий медвяной яблочный аромат. Восемь гривен воз – дешевле песку, 8 копеек сотня эти дивные, сладкие ароматные яблоки. И тут же громадные верненские груши дюшесы, нисколько по вкусу и аромату не уступающие калифорнийским грушам».

К сожалению, ухудшается не только качество плодов апорта, но и нещадно вырубаются яблочные сады в нашем городе, некогда названном городом-садом, гербом которого в XIX веке, по утверждению краеведа В.Н.Проскурина, было яблоко, обрамленное зелеными ветвями. Как полагают специалисты, надежда возрождения города-сада есть.