Часть 7. Нежность взорвала стены

Как и следовало ожидать, эмоционально ничего не поменялось, однако тело больше не было скованно – вот что она ощутила, проснувшись.

Она всё так же долго лежала с открытыми глазами, лениво оглядывая хорошо знакомую комнату, но вчерашний телесный голод не отступил, и это было самым ярким из того, что она когда-либо чувствовала. И Кира больше не смогла сидеть на месте, и двигалась она теперь чуть быстрее, хотя едва ли это замечала.

Какое-то время она ходила туда-сюда по комнате, нервно постукивала пальцами по стеклу и иногда подолгу смотрела в коридор, не обращая внимания на беззвучно повторяющих попытки напасть монстров. В детстве она уже насмотрелась на каждого и помнила их настолько хорошо, что могла бы зарисовать, не видя их, поэтому со временем почти перестала замечать, что они существуют так близко от неё. Правда, они, кажется, не забывали о ней ни на минуту.

Тело было как никогда активно и целеустремлённо: теперь оно диктовало ей довольно отчётливо, чего хочет, и это что-то было Максимом. В сущности, конечно, подошёл бы вообще кто угодно, но именно он наверняка позволит ей сразу утолить жажду прикосновений – вырази она своё желание кому-то из персонала или Вальтеру, те бы собрали консилиум, учредили новые опыты и ещё долго томили её в ожидании, а тело было решительно против этого всего.

Нужно только было, чтобы он пришёл. Поскорее, ведь чем дольше она ждала, тем труднее было это делать и тем выше была вероятность, что кто-нибудь другой заметит её необычное состояние, а тогда… Тогда всё.

Отвлекаться на чтение не получалось, но она упорно сидела за столом, перекрестив под стулом лодыжки, с тонкими напряжёнными плечами и шеей, и водила взглядом по нескольку раз по одной и той же строчке драйзеровского «Финансиста», едва понимая, что за проблемы у Каупервуда и как они соотносятся с тем, что она знает о мировой экономике того времени.

Когда наконец пришёл Максим, она спешно встала, небрежно оттолкнув книгу, чем ввела его в ступор, и подошла, куда быстрее, чем обычно. Маленькие ладошки уверенно легли ему на шею, а туманно-голубые глаза внимательно посмотрели снизу вверх. Он смотрел растерянно, и, возможно, причина была не только в том, что она вела себя нетипично, но об этом можно спросить чуть позже.

Кира не могла испугаться от мысли, что он может оттолкнуть её, не позволить, что его отругал Вальтер или что-то иное поменяло его взгляды, но её нежелание отпускать отдалось у него болезненным ощущением ноготков, впивающихся в кожу.

Девушка, ничего не говоря, поцеловала его, и тогда, наконец, почувствовала, что её обнимают – тело победно бросило в жар. Это хорошо, ей нравится, она хочет ещё – она ведь правильно трактует эти мурашки? Этакий перевод с языка реакций.

В ушах раздался напористый гул участившегося пульса, и ей показалось, что всё физическое, кроме тёплого чужого тела, отдалилось и потеряло всякое значение.

– Проведём ещё один не вальтеровский эксперимент? – тихо спросил Максим, прервав поцелуй, и заглянул ей в глаза. Он сглотнул, увидев, что её губы всё ещё приоткрыты, словно прося ещё.

Да, в его взгляде отчётливо читалось что-то необычное, и Кира это заметила, но расставила приоритеты, опираясь на новую потребность. Она кивнула на выдохе, и крепкие руки на талии мягко, но уверенно подтолкнули её к ванне.

***

– Ты хотела бы чувствовать эмоции? – спросил он её. Кира, в этот момент уже всем совершенно удовлетворённая, подняла взгляд от книги, которую читала, привалившись к Максиму.

Возможно, если бы препарат не продолжал блокировать большую часть ощущений, началом которых были мысли, она была бы взбудоражена, сбита с толку и трепетно-доверчива к юноше, с которым только что узнала кое-что принципиально новое. Но для неё это было только очередным открытием, удивительным разве что тем, что оно, в отличие от открытий, пришедших к ней из книг, образовалось из собственного опыта. Впрочем, ей было даже немного жалко, что всё сложилось именно так, а не наоборот – что-то ей подсказывало, что прочитай она, как всё происходило, в описании от лица обычного человека, это могло бы дать ей больше. А физическое удовольствие недолговечно – за что его ценить?

– Как думаешь, у человека есть инстинкт стремления к полноценности? – внезапно ответила она ему вопросом на вопрос.

– Инстинкты не связаны с эмоциями. Ну, точнее, они не исходят из них. Стремление к полноценности нужно для морального удовлетворения, а это уже не физика. Нет, не думаю.

Молчание длилось ещё несколько секунд.

– У меня есть инстинкт самосохранения, который хочет сохранять жизнь. И у меня есть разум, который позволяет мне рассуждать и приходить к выводу, что жизнь – это всегда движение вперёд и достижение целей. Моя цель – познание, но я лишена одного из инструментов, с помощью которого люди познают мир, – она не закончила мысль, но в голове у Максима вдруг прозвучали слова её голосом: «Как думаешь, я хочу чувствовать?» – и в них звучала горечь.  Он впервые смог представить, как звучала бы её речь, будь в ней хоть толика эмоций.

По спине Максима пробежали мурашки. Холодные, противные.

Девушка легонько поёрзала на нём, как на кресле.

– Что, если бы я подменил тот препарат, который тебе дают?

– Я бы ненамеренно разрушила всё вокруг и, возможно, сама бы умерла.

– Ты только что пришла к выводу, что сейчас ты не живёшь.

Дыхание всё такое же размеренное. Раз. Два. Вдох. Выдох.

– Эти люди спасли меня и в течение всех этих лет давали всё, что могли. Не обязательно чувствовать эмоции, чтобы понимать справедливость, – мерно произнося каждое слово, наконец, ответила она, и Максим крепко-крепко сжал её локти ладонями. Раздался скрежет зубов.

– Что с тобой?

– Всё в порядке, не беспокойся, – пробормотал он ей в макушку, вдыхая запах и пытаясь успокоиться.

Кира поняла, что он врёт. И поняла, что спрашивать бесполезно.

Так что она просто отложила книгу и опустила голову ему на плечо, прикрывая глаза.

Ей нравился его запах.

А на следующий день он не пришёл. И затем. И ещё раз.

Она больше не могла спать так долго, как раньше, поэтому ко второму дню прочитала последнюю книгу в своей комнате, а нового поступления нужно было ещё дождаться, и ей оставалось только разбираться с собственными мыслями, что было довольно мучительно: она то и дело натыкалась на стену незнания, а поговорить было не с кем, и она никак не могла от неё избавиться. Впервые Кира ощутила, что ей нужны другие люди – не для общения, а чтобы получать информацию, чтобы ответы на вопросы можно было найти, а не исступленно ходить кругами. Один раз она попробовала спросить у человека, который привёз ей еду, придет ли Максим, но тот только удивился и ответил, что не знает этого.

Информационный голод  был по-настоящему ужасен для неё, потому что ничего, кроме информации, у неё и не было.

***

Вопросом «Почему всё так обернулось?»  обычно задаёшься, только когда уже совсем нельзя изменить направления, в котором несётся огромный поезд твоей реальности: если уж движешься к краху, то туда и придёшь, пусть даже не знаешь этого. Этакая точка невозврата, момент, когда больше нет поворотов, но дорога ещё не окончена – остались только финиш и невнятное, бесполезное волнение.

Он старался не бежать вовсе не для того, чтобы его не заметили – распластавшиеся по полу на протяжении всего Центра сотрудники навряд ли могли как-то ему помешать. Помешать не могло и без того частое сердцебиение, которое вот-вот грозило лишить его правильного настроя и заставить струсить.

«Мне нужно газовое снотворное и противогаз. Так, чтобы никто не заметил» – написал он на той самой странице, на которой уже давно был подписан как «no name 457118», и откинулся назад.

20 марта.

Максим на пару секунд закрыл лицо руками, потому что было по-настоящему страшно. Но с другой стороны он не знал, сможет ли за всю свою жизнь сделать что-то более правильное, чем то, что он собрался сделать.

Вальтеру тогда доложили о том, что было в ванне (и там не без камер), и тот отобрал у подопечного карточку.

– Мне очень не хочется стирать тебе память, потому что парень ты талантливый, понимаешь? – сказал учёный. – Таких мало, а после прочистки мозгов, по правде говоря, неизвестно, насколько ухудшатся твои мыслительные способности – такие вмешательства не проходят без последствий. Оставь её в покое и отдай мне пропуск – закончишь стажировку, и тебя направят на постоянную работу в южный филиал. Не глупи.

А Максим был в ярости и едва сумел притвориться, что не противится.

Он старался не привлекать внимания в эти дни, чтобы не было проблем, пока он работает над улучшенной системой безопасности серверов Центра, и в тот, когда у него забрали пропуск, наконец, получилось снова зайти в их базу.

Узнав, что происходит, он почувствовал, как в горле встал ком, и окончательно осознал: ничто не обойдётся, как он надеялся. Ситуация такая, что либо пытаться съехать с трасы и по бездорожью добраться до другой, если за нарушение правил не подстрелят, либо доехать до конца и ждать, пока пристрелят там.

Ему было страшно. Столько не отданных долгов, которые не сможет отдать никто, кроме него. Столько людей, которые пострадают, просто потому что им не повезло оказаться в Центре. Насколько остановятся исследования возможностей мозга, которые могли бы однажды спасти человечество.

Да, проверив более тщательно, он нашёл в архивах биологов и свои результаты, и то, как их используют – это легло на него ещё одним не видимым, но вполне осязаемым грузом.

Ведь так легко оставить всё, как есть. Всегда кого-то приходится пустить под машину прогресса, принести в жертву одного, чтобы в будущем спасти многих. Это кажется справедливым. Все считают это справедливым.

Но дело в том, что того самого Сашу через год перевели в приют для ребят постарше, и Максим не видел его после этого больше десяти лет, а потом узнал, что тот спился. Просто потому что жизнь не позволила ему жить по человеческим законом, отказавшись их на нём применять. Потому что ему не повезло получить клеймо «детдомовец», которое почему-то давало остальным людям право выносить его за рамки системы, считать, что к нему применимы какие-то другие правила, что к нему не обязательно проявлять доброту и понимание, что его можно гнобить, что он заслуживает травли. Что он неполноценный человек, потому что сирота.

А Кира не человек, потому что инопланетянка.

Макс делал для друга, что мог, невзирая на то, что его первый наставник уже и сам, кажется, почти не верил в свои идеалы.  А Максим верил.

Однажды, когда ему было лет семь, воспитательница, которая вскоре ушла в декрет, а после и уволилась, посоветовала ему зарегистрироваться в сети. Интернат был довольно хороший, раз в неделю каждый мог провести один час в компьютерном зале.

Макс так и сделал из расчета поиграть в танчики, про которые ему кто-то рассказал. Естественно, кроме этих игр вскоре он перешёл на многие другие, стал хитрить, пробираться в компьютерный зал ночью, подбирать пароли к учительским, пока тех не было на месте, и получалось на удивление успешно.

А потом вдруг на день рождения ему пришёл подарок: игрушечный танк, точь-в-точь такой, какой был в игре.

В следующий раз, когда он по наущению доброго сис.админа сделал репост, чтобы участвовать в конкурсе на розыгрыш электронной игрушки, он получил точно такую же чуть менее, чем через месяц.

Через какое-то время Максим догадался, что некто просматривает его страницу, чтобы узнать, что ему интересно, и делает ему подарки. Первое время он просто наслаждался этой возможностью, выпрашивая всё, что захочется, а потом делясь этим с товарищами и зарабатывая ко всему прочему ещё и хорошую  репутацию, но когда первый восторг от открывшихся возможностей прошёл, Максим задался вопросом.

«Кто это и зачем ему это нужно?»

Конечно же, сначала он подумал, как и любой другой ребёнок на его месте, что это кто-то из его родителей.

Лет в десять решил, что нет никаких адекватных причин, для того чтобы дарить своему чаду дорогие подарки, но при этом не никак не выходить на связь и держать его в детском доме.

Лет в двенадцать начал поиски своего Благодетеля, в четырнадцать – нашёл всех, кто был хоть как-то причастен к его раннему появлению в сети и сумел правдами и неправдами узнать, что так распорядился сделать недавно почивший директор интерната.

Макс предлагал на своей странице выйти на контакт, раскрыться, дать ему ответы хоть на какие-то из вопросов, пытался вычислить по айпи адресу всех гостей, отслеживал по посылке – ни к чему не привело. Ответов не было, айпи всегда были разными, а на посылке необязательно указывать обратный адрес. Всё, что удалось понять – это то, что просматривают его 21 числа каждого месяца и, если находят некое желание или волеизъявление, исполняют его.

Он временно смирился и перестал просить, обращаясь только в особых случаях, когда без помощи со стороны уже обойтись не мог. Максим отчасти ненавидел этого человека за ложные надежды, но сейчас вдруг понял, что помощь анонима будет ему как нельзя кстати.

Беспокойство о том, что доставить подобную посылку в охраняемый научно-исследовательский центр может оказаться невозможным, развеялось на следующий же день, и Максима снова кольнуло болезненное любопытство: да как он это делает?

Впрочем, уже через десять минут это может стать абсолютно не важным, так что зацикливаться он не стал.

Оказавшись в «коробке Шрёдингера», он всё-таки не выдержал и сорвался на бег, во время которого глотал воздух через респиратор, как жаждущий – воду, и кислород опьянил его, придав смелости.

Кира спала, как всегда отвернувшись лицом к стене. Если верить часам, ей должны вколоть еженедельную дозу через пару минут, и неизвестно, сколько времени потребуется её голове, чтобы заработать, как положено, а умирать, не попрощавшись, в случае чего, не хотелось.

Дверь со свистом отъехала, и девушка вздрогнула, медленно привстав и обернувшись. Максим так и замер на месте от ступора. Либо она сейчас уже что-то чувствует, и это убьёт его, либо окажется, что она не испытывает к нему ничего, либо, всё-таки, пока ещё не оклималась после стольких лет безэмоциональной тюрьмы.

– Где ты был? – сонно спросила она.

– Прости, – сквозь силу выдохнул он, закрыл дверь и снял маску. – Вальтер не хотел, чтобы мы виделись, и забрал пропуск, – и стал лихорадочно и быстро оглядывать её с головы до ног, чтобы отвлечься и получше рассмотреть, какая же она, всё-таки, красивая.

Кира потёрла глаза, спустила на пол ноги и встала, зябко вздрагивая не то от холода, не то ото сна.

– А как ты теперь сюда попал? – сонно спросила она, начиная медленно приближаться, шлёпая босыми ногами по полу.

– Я пустил усыпляющий газ по системе вентиляции.

Кира остановилась, не дойдя всего пару шагов.

– Зачем? – осторожно спросила она, уже предугадывая: ответ будет означать, что грядут какие-то изменения. Знать бы ещё, какие…

Он глядел на неё несколько секунд, всё ещё пытаясь перевести дыхание, и взгляд пугал своей решительностью. Такой взгляд бывает у людей, уже решившихся шагнуть в пропасть.

– Они несправедливы к тебе, Кира. Ты не обязана им жизнью, – наконец тяжело, как будто слова, которые слетали с его языка, были сделаны из металла. – Они ждали, когда ты достигнешь половой зрелости*, чтобы зачать тебе ребёнка, а потом, когда он родится, убить тебя и исследовать твой мозг, – эти слова он выплёвывает с омерзением, до сих пор не желая внутренне смиряться с тем, что существуют люди, готовые пойти на подобное скотство.

Она моргнула. Раз. Два.

– Это невозможно, – она медленно покачала головой. – У нас с людьми не может быть потомства.

Чушь. Верить в это не хотелось.

– Они собрали мужскую половую клетку твоего вида на основе твоего ДНК.

Она закрыла глаза. Максим пристально наблюдал за ней, как смотрят на прекрасный цветок, понимая, что он завянет, и на бомбу, не зная, когда она взорвётся.

Раз. Два. Вдох.

– Я верю тебе, – не поднимая век, на выдохе. Ей показалось, что сердце стало биться чаще, а вокруг как будто становилось всё холоднее. Кира поняла, что у неё поднимается температура.

– По расписанию мне сейчас должны сделать укол, – её взгляд сейчас острый, он впивается в Максима, как ледышка.

– Не сделают, – говорит резко, отчётливо и, наконец, делает шаг к ней навстречу, с замиранием сердца смотря в вовсе не растерянные, чего следовало бы ожидать, глаза.

А как сделать, если вся база спит?

– Тебе грозит опасность.

– Знаю.  И вряд ли я смогу её избежать, если сейчас уйду, – он сглатывает и поднимает руку, чтобы прикоснуться к лицу девушки, пристально смотрящей ему в глаза. Смотрящей так, словно он что-то из себя представляет. Словно он нужен ей, как никому другому. Это не тот страх, который он внушал задирам, и не та молчаливая благодарность, которую испытывали к нему зачастую незнакомые ребята. Впервые он чувствовал себя не орудием защиты, а полноценным, важным для кого-то человеком.

– Почему ты готов принести себя в жертву ради меня? – отчётливо произносит Кира, а щёки у неё пылают. Её сердце начинает гонять кровь быстрее, а плечи поднимаются при дыхании. – Я никогда не чувствовала любви, но знаю, что она не приходит быстро. Ты ведь не любишь меня.

Максим, застыв, чувствует, что чем горячее становится Кира, тем больше холодеет он сам изнутри. Вдруг накатывает стыд, в голове начинают вертеться фразы: «развёл балаган» и «раздул из мухи слона», кажется, будто его легко подловили на самой хитрой его шутке и выставили полным дураком. Однако что-то тёплое внутри напоминает о себе, и губы Максима трогает улыбка.

– Нет, не люблю. Но мне почему-то кажется, что, будь у нас больше времени, полюбил бы, – он мягко заправляет её мягкую светлую прядку за ухо, огладив при этом кончиками пальцев, а затем становится как никогда серьёзным. – Понимаешь, мне всю жизнь кто-то помогал. Всегда был кто-то, кто совершенно бескорыстно вытаскивал меня из таких неприятностей, что если бы не эти люди, я бы здесь не стоял. И так часто это происходило, что я не уверен, сделал ли я хоть что-нибудь сам в своей жизни, – «И заслужил ли я хоть что-нибудь из этого». –  Думаю, теперь настал мой черёд помогать. Это ведь справедливо, так?

У Киры начинают подрагивать плечи в тот момент, когда она пытается неуверенно ими пожать.

– Но, знаешь, мне кажется, мы могли бы стать красивой парой, – его улыбка настолько искренняя, что в ней и ласка, и боль, и даже страх, которые девушка отчётливо читает, хотя ещё и не понимает. – Но чего не случилось, того не случилось. Нет смысла жалеть, так ведь? – хотя в словах его и сквозит неуверенность.

Его рука дрожит, и она ловит её своей, неотрывно смотря Максиму в глаза.

Раз. Два. Вдох-выдох.

– Спасибо.

– Теперь-то зачем поощрять? – смешок. – Я ведь скорее всего больше не смогу принести тебе никакой пользы.

– А я чувствую, что надо, – негромко отзывается она, и у него меняется выражение лица. Он вдруг понимает, что её грудь часто касается его на вдохе. Лицо юноши начинает стремительно бледнеть.

– Только выдержи, прошу тебя. Есть так много приятных эмоций, – его голос хрипит, взгляд начинает лихорадочно бегать из стороны в сторону, и Максим нервно думает о том, что слишком долго ничего не происходит. – Будет обидно, если…

Вдох-вдох-вдох-вдох-выдох. Её глаза широко распахнулись, и  блуждающий взгляд остановился на них, пытаясь угадать в последнюю секунду, что же за чувство пробуждается в девушке, столько лет жившей в тепличных условиях?

А это была нежность. Великая, огромная, подпитанная благодарностью, восхищением, любовью, страхом за его жизнь и ещё чем-то смутным, смешанным, неясным, чем всегда полнится наша душа. Кире так захотелось выразить её, поделиться, хоть бы и неумеючи, но хотя бы один раз поце…

БУМ.

***

Вместо ЦКИ среди березового леса оказалась заваленная обломками воронка. Взрыв размашисто раскидал куски здания в разные стороны, как разбушевавшийся титан, сломал деревья, а какие не сломал – вкопал в землю, поднял пыль и перемешал с дымом и зелёными испарениями неизвестно чего. Всё это окружило остатки исследовательской базы грязно-серым куполом, из которого доносился фантомный гул: не сошедшее на нет эхо от случившейся катастрофы, которое царит и носится между обломками, тревожно и безнадёжно подвывая. Могло показаться, что это звучала сама тишина.

Пыль оседает на рыжих волосах Максима, на плечах, на штанах, на обуви – сыплется сверху, как мельчайший дождь. Забивается в ноздри при судорожном, медленном и глубоком дыхании, остаётся кромочкой на линии между скривившихся губ, слетает с него облачками, когда тот вздрагивает, а затем возвращается обратно.

Вспышка ненавистного, постыдного облегчения оказывается настолько болезненной, что он с хриплым криком хватает себя правой рукой за грудь там, где находится сердце, и старается унять эту фантомную, но невыносимую боль.

Затем он начинает кашлять – долго, истошно, каждый раз на вдохе снова втягивая в себя строительный мусор и ядовитые испарения, и между спазмами пытается позвать девушку по имени, что получается с переменным успехом. Он знает, что это бесполезно – у него все лицо и одежда заляпаны чужой кровью, а в волосах застряли мягкие горячие ошмётки.

Всё неправильно. Это он должен был защитить её, не она его.

Его, по жуткому стечению обстоятельств оставшегося в живых, беспощадно и безжалостно осаждают вопросы, пользуясь тем, что он к тому же ещё и в сознании. Он не знает ответы и знать не может, но чувствует их, как будто кто-то настроился на волну его мыслей и настойчиво повторяет, то шёпотом, а то громко и торжественно, страшную правду, хотя он отчаянно этого не хочет.

«ДА!» – мощным, раскатистым голосом звучит в голове ответ, словно записанный на поставленную на повтор пластинку.

«Она могла выжить?.. Могла?!» – истерично, жалобно, навзрыд вторит ему вопрос.

Максим плачет, но все звуки тонут в тихом гуле случившегося.

* Ну, почему бы у их расы детородному возрасту не наступать позже, чем у нашей?

 

Конец первой арки

<<     >>

содержание