Часть 6. Каша с комочками

– Ты занят не теми экспериментами, которые я тебе поручил, – ни «здравствуй», ни «как успехи», а сразу в лоб. Этот Вальтер совершенно бестактный тип.

– Насколько я знаю, ты их уже проводил, – не отрываясь от слежения за экраном, на котором отражалась работа мини-коллайдера, отозвался Максим. Наконец-то задания стали действительно интересными, и справлялся с ними юноша на ура – его даже хвалили, вызывая в нём чувство глубокого профессионального удовлетворения и задевая невзначай склонность задирать нос.

Учёный удивлённо на него посмотрел, а затем нахмурился.

– Их нужно проводить каждый год для статистики, в этом и смысл. Ты нарушаешь отчётность.

Он промолчал, сосредоточенно ведя пером по экрану, протаскивая по тому розовый пульсирующий пунктир и зацикливая его в результате в кружок.

– Не привязывайся к ней, – в этих словах послышалась нотка угрозы, которая бессмысленно потонула в продолжающейся тишине.

– Ты меня слышишь? – Вальтер, как и любой начальник, которого не слушаются подчинённые, выглядел слегка раздосадованным или даже неприятно удивлённым и довольно раздражённым. Наконец-то он говорил с Максимом, не занимая при этом ничем другим, и юноша внутренне злорадствовал.

– Что вы хотите с ней сделать? Всю жизнь держать здесь? – наконец он отворачивается от экрана и требовательно, нагло смотрит в глаза Вальтеру.

И в этот момент вся проявившаяся было человечность исчезает, как разлетается стая птиц от громкого звука.

Теперь уже учёный смотрит на него в ответ так, как оглядывает обычно объект исследования, анализируя каждый сантиметр, ища все возможные взаимосвязи и тут же проводя отсев – он словно препарировал Максима взглядом, и это было немного жутко.

– Она больше нигде не выживет.

– Выживет, если перестать поить её этой гадостью! – рявкнул юноша, разъярённый не только из-за Киры, но из-за того что наставник так быстро вернул себе самообладание. Он стукнул кулаком по экрану, как по столу, отчего по тому прошла игривая искра, а затем мелькнул и потух голубой свет, словно превратившись в тонкую струйку дыма, на которую с холодной обречённостью поглядел Вальтер. В этот момент Максиму стало совсем не по себе: вся уверенность куда-то испарилась. В этом человеке была неясная убеждающая сила, которой всегда наполнялся Саша, когда говорил о справедливости.

– Макс, она почти восемнадцать лет не испытывала чувств. Её мозг не приспособился к этому, её способности не адаптировались, а препарат вызывает привыкание, – по коже юноши прошли мурашки, и он едва удержался, чтобы не сглотнуть. – Если она перестанет его принимать, в первую очередь это навредит ей. Она либо умрёт, не выдержав своей силы, либо не переживёт ломку, и нас заодно нечаянно уничтожит, – оказалось, что серые глаза потомка немцев умеют пронизывать, как лазеры. – Лучше думай о деле и не делай глупостей.

В голове образовалась каша. С комочками.

***

Максим терпеть не мог кашу, как настоящую, так и ту, что появлялась в голове: это смешение неподтверждённой информации с чувствами, которые рисуют перед глазами картины реальности такими, какими бы они больше нам понравились.

Всё было от недостатка информации – он не мог поговорить здесь ни с кем, потому что, если это всё заговор против Киры, то все предупреждены и будут говорить правильную информацию, а это не одно и то же, что правдивая.

Слова Вальтера сбили его с толку, лишив почвы под ногами, и он почувствовал себя слабым. Это раздражало, не давало покоя, зудело надоедливой мухой и всплывало в каждом деле, которым он был занят, отвлекая и подавляя. Противное, ненавистное ощущение, которое, как Максим думал, больше уже никогда в нём не поселится.

А ещё ему было стыдно. Что считал себя самым умным, что был уверен, будто догадался о том, что происходит, а теперь понял, насколько поспешны были его выводы и насколько смешны решительные намерения. Он ничего не знает, его ощущение, что Киру нужно спасать, основано только на догадках.

А догадки, как известно, чаще всего склоняются в ту сторону, которая тебе больше нравится.

Ему нужно больше информации, чтобы вернуть себе уверенность, без которой он чувствует себя беззащитным ребёнком, окружённым обиженными на него и на жизнь товарищами по несчастью. И Максим её получит.

В этот день он подключился к камерам наблюдения и загрузил в них вирус, который вывел систему из строя по крайней мере на пару часов. Если эти ребята думали, что отобрав у него телефон и установив слежку за ноутбуком, можно лишить его возможности что-то взломать и не быть пойманным, то они весьма недооценивали его талант в этом деле, что, пожалуй, к лучшему. Ну, и не знали, что собрать глушитель сигнала из подручных средств умеет любой уважающий себя студент МНИУ. Впрочем, откуда бы оторванным от жизни учёным знать то, что творится в студенческих кулуарах?

Он не замечал тварей, которые кидались в его направлении со всех сторон, неизбежно натыкаясь на стекло: взгляд неотрывно следил за светлым квадратиком впереди, по мере приближения увеличивающимся и превращающимся к камеру-комнату.

– Ты никогда не пропускала приём препарата? – спросил Макс едва ли не с порога, спешно садясь на кровать и прижимая к себе податливо протягивающую руки Киру.

– Нет. Это опасно для меня и окружающих.

– Это они тебе так сказали?

– Да.

Он закрыл глаза, уткнулся носом ей в волосы и попытался представить, как воспринимает мир она. Сконцентрироваться на телесном, очистить голову от всего, что хоть как-то волнует. В комнате – тепло и сухо, кровать – мягкая и позволяющая проваливаться вниз, девушка – тёплая, плотная, фигурная, маленькая, но ощутимая, приятно пахнущая, не шампунем, а собственным телом, одурманенная и обессиленная… Максим обнял её покрепче, чтобы Кира, если захочет, смогла почувствовать себя защищённой. Он хочет дать ей безопасность. Он должен дать ей безопасность. Кроме него – некому.

Это будет справедливо.
***
На следующий день к Кире его не допустили: весь Центр переживал проверку и временный выходной в связи с тем, что отвыкшие от подобных казусов люди, отвечающие за безопасность, разбирались в инциденте с камерами. Благо, Макс умел как быстро собирать глушитель из подручных средств, так и разбирать его.

А ещё через день он продолжил опыты, список которых дал ему Вальтер. Киру это озадачило – она, снова подключая к себе датчики, не могла понять, с чего вдруг Максим решил возобновить то, что счёл когда-то бесполезным? Она спросила его, но в ответ получила только:

– Так нужно. Не беспокойся, я не буду утомлять тебя дольше положенного.

Она кивнула, и в этот день он ушёл, не обняв её, не погладив и не поцеловав ни разу.

«Необычно. Я не могу знать, чем обусловлено его поведение, потому что вижу его всего немного больше часа в день. И спросить, почему-то, мне кажется неуместным», – Кира оказалась поставлена в тупик и осталась один на один со странно и мягко зудящими руками и губами, с кожей, уже соскучившимся по ставшим привычными ласкам. Всю ночь она то и дело просыпалась, непонимающе тёрлась лицом о мягкую подушку и долго не могла уснуть, поэтому на другой день под глазами у неё оказались тёмные круги.

– Откуда это? – спросил Максим и прикоснулся к её лицу, мягко погладив границы синяков, и Кира медленно прикрыла глаза, неторопливо, размеренно ластясь.

– Я плохо спала, – каждое слово она проговаривала неспешно, чисто, орфоэпически верно, усердно формируя каждый звук. Ей нравилось, как он вибрировал во рту и на губах, заставляя гудеть, как после поцелуев.
В последнее время она практиковалась в использовании слов «нравится» и «хочу», и поэтому отчётливо про себя произнесла:

«Мне нравятся его прикосновения. Я хочу, чтобы он коснулся меня ещё как-нибудь».

Но он поспешил убрать руку и ответить что-то убедительное и между тем лишённое смысла.

Кожу покалывало, сигнализируя о том, что за гормоны сейчас гуляют в крови, но и на этот раз Максим ограничился экспериментом и обыкновенной беседой. И снова Кира не смогла спросить, в чём дело, потому что, в сущности, он ничего не был ей должен.

Всё бы ничего, но тело зудело и в эту ночь, и приходилось успокаивать его, гладя себя самостоятельно.

Медленно, размеренно, сперва руки, затем и шею. Казалось, что это вода скользит по изгибам и впадинкам, почти неосязаемая, но бесконечно приятная, сдавливающая, текучая…

Она вздрогнула и привстала с кровати так быстро, как никогда ещё не двигалась, задев случайно свою грудь через ночную рубашку. Дыхание сбилось, девушка дрожала. Тишина ночи позволяла прислушаться к себе лучше, чем когда-либо. А сейчас точно было, что послушать, потому что обыкновенно пассивное, лёгкое и тихое тело потяжелело, ощутило прилив энергии и свою приземлённость, принадлежность именно к этому месту, именно к этому времени.

Рука осторожно легла на грудь и приобняла её пальцами, совсем немного надавливая. Этот рой мурашек пробрал до костей.

<<   >>

содержание