Часть 4. Жизнь инопланетянки

После экспериментов Вальтер забирает у него результаты, и не глядя, бросает на стол, а затем ведёт своего стажёра на место, где он будет практиковаться, каждый раз – на новое. Со временем это стало немного скучно, потому что пока ему доверяли только рутинную работу: учили настраивать приборы, собирать, разбирать, протирать, работать с программами. Никакой тебе науки, никаких новых миров – сплошная механика. Первый сдержанный восторг сменился отнюдь не сдержанным неудовольствием. Или же сдержанным до определённой степени, потому что вероятность того, что учёный укажет ему на дверь в случае, если юноша будет слишком недовольным, казалась довольно большой.

Вальтер создавал впечатление человека высокомерного настолько, что считает целесообразным показывать это качество как можно реже, чтобы окружающие его глупые людишки мучились смутными сомнениями и не могли ничего ему предъявить, следовательно – оставались полезными и доступными к вынужденному для Вальтера сотрудничеству. Всё, что можно было бы ему предъявить, сводилось к оттенкам интонаций и взглядов – к мимолётному и призрачному, к недоказуемому. К тому, например, как именно он бросал на стол бумаги. А так же к тому, что через несколько дней Макс начал замечать, что стопку с этими отчётами как будто никто не трогает.

– К чему это всё? С Кирой? Что нам дают эти опыты? – спросил он у Вальтера, передавая очередной файл и изо всех сил скрывая, что это открытие его задело.

Учёный мельком глянул на него, считая, наверное, что за эти доли секунды можно разглядеть в Максиме всё, что нужно, а затем отвернулся к экрану, с которого списывал данные последних экспериментов в космосе.

– Мы продаём эти результаты Центру Исследования Нейробиологии. Мы не вмешиваемся в их дела, – с лёгким нажимом на последнее отозвался учёный, не отвлекаясь более от своего дела.

На плечи как будто рухнул груз, и от него до ступней прошла волна жара.

«Они делают на ней деньги».

– Иди в отдел 4-1, у меня сейчас нет времени. Скажи, что я тебя направил, – словно совсем не замечая, что Максим стоит огорошенный, бросил ему Вальтер.

Были в его небрежном отношении, впрочем, и свои плюсы. Например, он совершенно не заметил, как долго ещё после его слов стажёр внимательно смотрел на него, прежде чем развернулся и вышел.

В тот же день он взломал сервер ЦИН:  это не было просто, но Центр информационных технологий недолюбливал ЦКИ (как вообще все Центры недолюбливали друг друга), поэтому информационную безопасность им хоть и наладили, пользоваться ею научили довольно посредственно. Оставить на месте специалиста космологи не позволили бы, опасаясь утечки, а перевести кого-то полностью под их контроль не захотели бы их жадности информационники, наиболее самонадеянные из всех представителей науки.

Потрудившись и подключив все свои умения, Максим оказался в чужой базе данных, но в результатах разобрался едва ли наполовину, так как не был достаточно силён в биологии.

Но, вроде, что-то похожее на то, о чём рассказывал Вальтер, мелькало.

***

– Чем ты обычно занимаешься?

– Читаю.

Максим оглянулся и несколько секунд смотрел на книжные полки, заставленные доверху книгами с неразличимыми с такого расстояния названиями.

Кира держала спину прямо, а руки – на коленях, мерно дышала, медленно моргала, и казалось невозможным, чтобы некто, живущий в подобном ритме, мог осилить такой объём литературы. Просто не хватило бы времени.

И тем не менее.

– Ты просто читаешь то, что тебе дают, или просишь что-то конкретное? – уточнил Максим и недовольно поморщился, услышав в ответе чуть больше монотонности, чем обычно. Хотя сложно было определять столь незначительные изменения в столь мутном явлении, как эмоциональность существа, в котором она подавляется.

– Я читаю то, что положено по общеобразовательной программе.

Ответ довольно размытый, он подошёл бы какому-нибудь политику, потому что чего только по этой общеобразовательной программе не было положено.

– И на чём ты остановилась?

– Люди, которые играют в игры. Эрик Берн, – на этих словах её плечи едва заметно очертили в воздухе круги спереди назад, а лопатки потянулись вниз, приподнимая тем самым небольшую грудь под белой майкой. Бюстгалтера на ней не было, и это немного сбивало с мысли, по правде говоря.

Не позволив себе долго глядеть, куда не положено, Максим прокашлялся, не открывая рта, и нахмурился, с небольшим усилием заставив мысль вернуться в предыдущую колею.

Берн не входил в общеобразовательную программу, как обязательный материал, он был в дополнительных хрестоматиях не то для предпоследнего, не то для последнего класса школы. Обычно его читали те, кто выбрал профильным направлением психологию.

– Как ты определяешь, что после чего читать, если это разные произведения?

– Вальтер дал мне список с рекомендованным порядком.

– Можно его посмотреть?

Кира думала несколько секунд, затем осторожно кивнула, поднялась и нерасторопно прошла к столу, возле которого остановилась и стала искать сперва глазами, а затем – перебирая книги и бумаги. Максим наблюдал за тем, как она движется, облокотившись рукой на спинку стула. Так порхают бабочки, когда не ускользают от опасности: слегка покачиваясь, то влево, то вправо, иногда приостанавливаясь, а затем всё так же изящно отталкиваясь крыльями от воздуха. Они хрупкие и зависят от порывов ветра, а Кира, когда идёт, тоже как будто вот-вот подлетит вверх от любого мановения, а затем беззащитно шлёпнется на пол. Но этого не происходит, и Максим смутно проникается уважением к скрытой стойкости такой уязвимой девушки.

– Как быстро ты читаешь? – спросил он, пока та занималась поисками.

– В среднем шестнадцать тысяч слов в день, – отозвалась Кира, но сделала это так тихо, что Максим переспросил, и ей пришлось обернуться, посмотреть на него так, что кому угодно стало бы не комфортно, и повторить.

После этого молчал какое-то время уже Максим.

Восемнадцать тысяч слов в день. Если он правильно понял – без исключений. Она бы прочитала войну и мир за месяц, тогда как он маялся целых полгода. Сначала эта новость никак не хотела накладываться на известную юноше картину миру, но затем он кое-что понял.

– А что ты делаешь кроме чтения?

– Сплю.

Ну, конечно же, у неё ведь нет других занятий, которые бы отнимали время от чтения. На самом деле, будь у Максима столько времени, сколько у неё, он бы прочитывал даже больше, потому что он и думал быстрее. Но у него не было такой возможности, а у Киры была, и в этом было одновременно нечто притягательное и жуткое, неоднозначное.

Максим невольно содрогнулся.  Вот она, мечта всех тех, кто сетует на недостаток времени на чтение, но, кажется, она того совсем не стоит.

Мысли рассеялись в разные стороны под напором образа девушки, протягивающей ему лист бумаги.

– Это на этот год?

– Да.

Пробегаясь глазами по названиям, он встречал и знакомые, и незнакомые, но в общем картина формировалась таким образом, что отстающей в образовании девушку назвать было нельзя, несмотря на всю её заторможенность. У неё было время на теорию. Только вот насколько ценно это всё без практики?

К тому же, Максим чувствовал что-то странное. Нет, не в самих книгах, и не в них порядке, и даже не в том, что именно добавил от себя Вальтер к общей программе.

– Почему ты читаешь бумажные книги? – наконец понял юноша, что не давало ему покоя. Он не держал в руках бумаги уже несколько лет – она полностью вышла из производства.

– Так посоветовал Вальтер. Сказал, что контакт с живым текстом пойдёт мне на пользу, – отозвалась девушка и совершенно сбила Максима с толку.

Странный этот Вальтер.

***

В шестой день их встреча была значительно короче.

Аккуратно перевязывая ранку, медленно, неторопливо, чтобы подольше подержать маленькую женскую руку в своей, Максим спросил:

– Зачем ты живешь, Кира?

Она сидела, понурив плечи и глядя куда-то ему между ключиц, ничуть не напряжённая, хотя юноше почему-то казалось, что она должна бы была.

Дыхание всё такое же. Раз. Два. Вдох. Выдох.

– Даже люди, которые не ограничены в восприятии мира, не всегда могут дать ответ на этот вопрос, – едва ворочая языком, с явным трудом проговорила девушка.

Максим остановился, подняв на неё глаза.

– Ты устала?

Она кивнула, и он вдруг понял, что кожа у неё теплее, чем в тот, первый день, когда он помогал ей закрепить прибор. Лоб оказался горячим.

***

В нём словно напрягается какая-то пружинка, и спустя одиннадцать минут, вернувшись к своему наставнику раньше, чем планировал, юноша занимается совсем не тем, чем следовало.

– В комнате стерильно, я и сам прохожу дезинфекцию каждый раз, прежде чем зайти к ней, – Максим говорил требовательно, смотрел пытливо, делом заниматься не спешил, и Вальтер с заметным трудом сдерживался, чтобы не раскритиковать его непрофессионализм слишком грубо.

– Чертёж сам собой не начертится. А она заболела от переутомления. С ней обычно не беседуют дольше, чем длится эксперимент.

– Её утомляют разговоры?! – взявшись было за голограмму, Максим чуть не сбивает рукой проектор, слишком резко оборачиваясь к учёному.

– Препарат ослабляет не только её способность создавать поле – он влияет на весь организм, подавляя её потенциал и делая заторможенной. Поэтому она и спит четырнадцать часов в сутки, хотя за день ничем утомительным не занимается, и если ты напряжёшься, то вспомнишь, что всё это я уже тебе сообщал, – учёный говорит очень сдержанно, но чувствуется его раздражение.  Память Максима была довольно избирательна – в вопросах, касающихся того, что ему нравилось, он запоминал только то, что ему нравилось. Неудобная информация выходила из его головы, как через решето.

– Неужели ничего?..

– Мы восемнадцать лет думаем над тем, что можно сделать, и пока не нашли решения. А теперь займись чертежом, наконец. Не ходи к ней до вторника, пусть отдохнёт.

Максим долго ещё сверлит Вальтера взглядом, уверенный, что он это чувствует. Чувствует и намеренно игнорирует, ожидая, пока юноша не сдастся и не сделает так, как нужно учёному.

Ох, как же он не нравится Максиму.

И до чего неприятно тянет где-то ниже рёбер.

***

Эти четыре дня Макс то не работал совсем, то брался за работу с азартом карточного игрока – когда уставал думать и задаваться вопросами, ответы на которые нельзя получить в ближайшее время. Впрочем, ничего существенного ему всё ещё не поручали – приставляли по очереди в помощники к специалистам  разных отделов, так что каждый день он занимался новым делом  и не успевал заинтересоваться им достаточно, чтобы отдаваться со всей душой.

«Нужно как-нибудь сказать им, что это дерьмовая система образования», – почти с отчаянием думал юноша, и сам жалеющий о том, что не может увлечься ничем, кроме этой безэмоциональной инопланетянки.

Максим знал: ему мог бы помочь разговор со старым другом. Он всегда вспоминал о нём в сложные периоды жизни, но тот остался в детстве и уж точно никак не смог бы ответить на вопросы повзрослевшего товарища так, как делал это раньше. Иногда бывало жаль.

 «- Несправедливо наказывать человека за то, в чём он не виноват. И если с вами обошлись несправедливо – это не повод поступать так с другими»,  – сказал Саша из старшей группы, когда выудил за шкирку из кучи-малы Макимаа с фингалом под глазом, и через несколько секунд накинувшиеся на него из-за нового игрушечного автомобиля мальчишки рассыпались в разные стороны.

«А что такое справедливость?» – спрашивал он потом у старшего товарища, и тот, шурша пакетиком с семечками, сосредоточенно отвечал: «Это сложная штука. Она значит, что каждый должен получать не больше и не меньше, чем заслужил. И хорошего, и плохого. Сделал пакость – тебе должно быть плохо потом, сделал хорошее – должно быть хорошо».

«А если тебе кто-то делает хорошо, а другим – нет?»

«Значит, ты должен делать хорошо им, если считаешь это справедливым. Возможно, тебе делают хорошо за всех, чтобы ты мог потом этим с ними поделиться».

Не то чтобы это было достаточно понятно пятилетнему мальчугану, однако его друг как-то по-особенному говорил это слово: справедливость. Если остальные слова были привычными, несущими не больше смысла, чем обычно, то это словно бы состояло из нескольких. Вмещало в себя целые предложения, может даже тексты – за этим словом что-то стояло, и это делало его внушительным, весомым, заставляло тебя невольно трепетать, а затем замирать и прислушиваться к собственному благоговению.

Сейчас вопросы Максима были другими. В чём-то более простыми, в чём-то – наоборот, и он пока не мог на них ответить, и очень хотелось, чтобы кто-нибудь сделал это за него, как в детстве.

«Справедливо ли то, как с ней поступают?» и «Что мне делать, если это несправедливо?»

содержание

<<  >>